Новости
Произведения
Галерея
Биографии
Curriculum vitae
Механизмы
Библиография
Публикации
Музыка
WEB-портал
Интерактив


85


Главная  →  Публикации  →  Полнотекстовые монографии  →  Гастев А.А. Леонардо да Винчи. - М.: Мол. Гвардия, 1982. - 400 с., Ил. - (Жизнь замечат. Людей. Сер. Биогр. Вып. 9 (627)).  →  85

Начато в доме Пьеро ди Браччо Мартелли, марта 22 дня 1509. И это будет сборник без порядка, извлечен­ный из многих листов, которые я переписал здесь, наде­ясь потом распределить их в порядке па своим местам соответственно вещам, о каких они будут трактовать. И я уверен, что, прежде чем дойду до его конца, мне придется повторять одно и то же помногу раз; а потому, читатель, не пеняй на меня, ибо предметов много и па­мять не может их сохранить и сказать: об этом не хочу писать, ибо писано раньше; и если бы я не хотел впасть в подобную ошибку, необходимо было бы в каждом слу­чае во избежание повторений всегда перечитывать все прошлое, и в особенности в случае долгих промежутков времени, от одного раза до другого при писании.Молодость, а отчасти и зрелость испытывают удру­чающее томление от неизвестности будущего, которым возможно овладеть и правильно распорядиться единствен­но с наступлением старости. Однако преклонный старческий возраст имеет свои недостатки, и тут прежде друго­го называют ослабление памяти, которое — стоит ли по­яснять — не имеет малейшего отношения и сходства с благородной способностью направленного забвения, этого лекарства души. Здесь мы имеем дело с чистой порчей или убытком, распространяющимися на все области дея­тельности. Так, более трудно становится сохранять вершу в целости, придерживая топорщащиеся прутья, чтобы не расплелись и не разрушилось сделанное прежде. Если же некоторые старики освобождаются от излишнего груза, оставляя в котомке необходимое, — неприкрепленность к месту, хотя дает некоторое освобождение духа, приносит и неприятности, поскольку тончайшие теории не удержи­ваются прочно в воображении, а рукописи, оставленные иной раз без надежного присмотра, рассеиваются и про­падают. Что касается нынешнего пребывания во Фло­ренции, помимо упомянутого переписывания отрывков и составления сборника без определенной направленности и цели, внимание Леонардо занято тяжбою с его братьями вместе с прибавившимся обстоятельством: скончавшийся вдовым и бездетным Франческо да Винчи, испытывавший при его жизни особенное расположение к старшему пле­мяннику, оставил ему по завещанию неравномерно с другими, чем возбудил встречный иск с их стороны.Если Леонардо подолгу беседует с Пьеро Мартелли, наиболее образованным и сильным в математике из при­ютившего его семейства, но не обижает молчанием и менее сведущих, тут отчасти причиною способность сочувствия, когда владеющий ею легко приноравливается к каждому человеку, кто бы он ни был. Так, много времени Леонардо уделяет Джованфранческо Рустичи тридцати шести лет, скульптору, арендующему помещение в доме Мартелли. О нем его соотечественники отзываются как о человеке при­ятном и любезном, тогда как Вазари упоминает о его при­чудах, поясняя, что никто больше его не любил животных:«Он так приручил дикобраза, что тот лежал под сто­лом, точно собака, а иногда жался к ногам, отчего при­ходилось их подбирать. Был у него орел и был ворон, ко­торый говорил множество слов так чисто, будто человек, занимался он чернокнижием, — продолжает Вазари, — чем, как я слышал, наводил жуткий страх на своих слуг и домашних. Он выстроил помещение вроде грота, в кото­ром держал много змей, точнее говоря, гадов; а так как выйти оттуда они не могли, величайшее удовольствие ему доставляло смотреть, особенно летом, на дурацкие штуки, которые они там выделывали, и их ярость». Правду гово­ря, странной была эта любовь  и странный человек Джованфранческо Рустичи.В частных домах Флоренции находилось много глиняных коней небольшого размера с сидящими на них всадниками и поверженными ниц фигурками неприятельских воинов, и все она были сделаны Джованфранческо Рустичи в раздарены автором его друзьям, ибо, замечает Вазари, был он не в пример большинству ему подобных человеком добрейшим, не скупым и не жадным. Такие люди редко если встречают ответную щедрость со сторо­ны тех, кого они облагодетельствовали как могли, да они на это и не рассчитывают. И все же случается, что они бывают разом сторицей вознаграждены за все их добрые дела.Когда Леонардо в этот раз прибыл, во Флоренцию из Милана, Джованфранческо преподнес ему скульптуру из обожженной глины, всем, помимо размеров и расцветки, повторяющую с большое точностью «Битву за знамя», ловко выхватывая, можно сказать, изумительное произве­дение у готовящихся им завладеть уничтожения и брен­ности. Имея возможность сравнения, нетрудно было бы вообразить, что вышеупомянутые глиняные кони, находя­щиеся в различных домах у обывателей, частично есть изобретение Мастера, взятое Джованфранческо, может быть, из «Волхвов», сохранившихся недоступно для по­стороннего глава в гардеробной у Бенчи, поскольку этот Рустичи как человек благородного происхождения вхож был, куда другие не вхожи. А разве иные из глиняных коней, молотящих копытами над неприятелем, не созда­ны под впечатлением от первой восковой модели милан­ского Коня? Правда, здесь есть одна трудность, что, если человек не был в Милане, никакое благородство проис­хождения ему не поможет, когда не видел самую вещь.Итак, консулы цеха менял заказали Джованфранческо Рустичи бронзовые фигуры дан Баптистерия — пропове­дующего Иоанна Крестителя и слушающих фарисея и левита, — Леонардо же взялся ему помогать. Это в то вре­мя, когда Флоренция не располагает ни одним полностью законченным произведением Мастера, помимо отлитых им в юности гипсовых годовой; а что есть незаконченного, разрушается, как живопись в Палаццо, или недоступно для посетителей подобно «Волхвам».Однако по природе все так устраивается, что недоста­ток в одном восполняется каким-нибудь соответствующим ему избытком. Между учениками Джованфранческо Рустичи, хотя он сам был скромным учеником относительно Mастеpa, находился сын одного ювелира Бартоломео или, как сокращают в Тоскане, Баччо. По отцу его следовало называть Баччо ди Микеланджело, но из ненависти к знаменитому Буонарроти он этого не пожелал и был известен как Баччо Бандинелли. Между тем Леонардо, познакомившись с рисунками этого Баччо, их расхвалил, чем отчасти заслужил его бесконечную преданность.Имея, по-видимому, как образец Леонардова  «Св. Иеронима», Баччо, сообщает Вазари, вылепил из воска фигуру этого кающегося пустынника высотою в полтора локтя, совершенно иссохшую, так что на ней были видны изможденные мышцы и большая часть жил, натянутых на кости, и сухая морщинистая кожа. "Эта работа, — го­вори знаменитый биограф, богатый всевозможными сведениями — была выполнена так тщательно, что все художники, и особенно Леонардо, признали, что никогда ничего лучшего и с большим искусством выполненного в этом роде видано не было». Так вот, благодаря рвению людей, как этот Баччо или Джованфранческо Рустичи, до­статочно оказывалось заботящихся о распространении и сохранении в веках славы величайшего из флорентийских художников. И даже если бы все его работы без исключе­ния разрушились и исчезли, он был бы известен и почи­таем потомками не меньше, чем какой-нибудь Фидни, от которого также не осталось достоверных работ. Остается добавить, что не переведенная в более долговечный мате­риал восковая скульптура Баччо Бандинелли затем бес­следно исчезла, тогда как ее образец, то есть «Св. Иеронима» Леонардо, невредим и существует поныне: но это не наносит большого ущерба справедливости высказан­ных здесь соображении.Некто говорил, что на его родине появляются на свет самые странные вещи в мире. Другой ответил: «Ты, ро­дившийся там, подтверждаешь, что это правда, странностью безобразного твоего облика».Старательный Баччо был вместе человеком без меры тщеславным и склочным, и многие его избегали и опаса­лись. Однако Леонардо при его наблюдательности и зна­нии людей, как говорится, закрывал на это глаза, а неуме­ренными похвалами только разжигал тщеславие и само­надеянность этого Баччо. Так что, помимо тончайшего сочувствия, Мастеру были свойственны еще и пристрастия.Вместе с Салаино и Зороастро с его некромантией доб­рожелательством Леонардо пользовался известный Джованни Антонио Бацци, которого с ранней молодости назы­вали Матаччо, то есть Безумный, или Сумасброд, а впо­следствии он присвоил себе постыдное прозвище Содома, и так оно за ним осталось. Когда Леонардо, находясь в Милане, работал в трапезной делла Грацие, Матаччо по­явился возле монастыря на низкорослом осле; ноги всадника достигали земли, и, так как он ими нарочно двигал, со стороны представлялось, будто бы у животного шесть ног; что касается внешности самого Матаччо, то если бы он был настолько миловиден, как Салаино, этого не уда­лось бы проверить, поскольку его лицо находилось в беспрерывном движении, как и у обезьяны, которую он имел при себе обученной различным проделкам. Также невозможно было узнать от этого Джованни Антонио что-нибудь достоверное о других его качествах путем расспро­сов: для ему подобных язык является орудием лжи и на­прасного бичевания воздуха, редко если они его приме­няют для сообщения истины. Когда Матаччо находился в помещении трапезной, отличавшейся превосходной акустикой, здесь раздавались непристойные песни и всевоз­можные дурацкие шутки и выкрики, хотя Мастер, случалось, с ним разговаривал. О чем, однако же, беседовать с таким человеком?В Верчелли, откуда он был родом, Джованни Антонио Бацци обучался живописи и в Милане намерен был совершенствоваться в атом искусстве. И что удивительно — Марко д´0джоне, с исключительным прилежанием и робостью колируя Мастера и оставаясь возле него дол­гое время, достигал меньшего сравнительно с этим Ма­таччо, или же Содомой, который, не считаясь в числе уче­ников, не внося платы за обучение и не отличаясь старательностью, впитывал и затем излучал посредством своих произведений довольно топкие качества Леонардовой жи­вописи, недоступные другим подражателям, и впослед­ствии прославился как наиболее даровитый. Законные де­ти художника, какими наравне с произведениями можно назвать его учеников и помощников, бывают иной раз яснее счастливы, чем эти приблудные.В компанию друзей Леонардо хорошо добавить еще Пьеро ди Козимо, проводившего, по удачному выражению Вазари, свою странную жизнь в странных фантазиях: «Он часто ходил наблюдать животных или растения, или другие какие-нибудь вещи,  которые природа нередко создает странно и случайно. Иногда же он долго рассмат­ривал стенку, в течение продолжительного временя запле­ванную больными, и извлекал оттуда конные сражения, невиданные фантастические города и обширные пейза­жи». Если сюда прибавить упоминавшуюся прежде колес­ницу Смерти, тайно изготовленную Пьеро ди Козимо в Папской зале Санта Мария Новелла, следовавших за ней в триумфальной процессии лошадей, отобранных между самыми худыми и изможденными, и мертвецов, их оседлав­ших, — всего этого перечня выдумок, возмутительных или ужасных привычек, смехотворных привязанностей и про­чего будет достаточно, чтобы определить в поражающем с первого взгляда разнообразии то общее, что крепко со­единяет и связывает отдельные лица в круге Леонар­до да Винчи.Кажется, вернее всего назвать это общее странностью. Прежде, хотя и по сию пору между людьми искусства таких большинство, можно сказать, подавляющее, живо­писцы старались из всех сил, и многим это хорошо удава­лось, ничем не отличаться от остальных. Впрочем, в есте­ственном и понятном желании быть как все ровно ничего странного, и многие, нарочно теряясь в толпе, оберегают свою безопасность. Но случается, что подавляемое меньшинство, будучи многократно осмеяно, уничтожаемо и различными жестокими средствами принуждено к согла­шению, внезапно одерживает верх. Такой оборот оказы­вается одинаково не обкиданным для победителей и побеж­денных, но с известного времени некоторые живописцы открыто заявляют и даже бахвалятся желанием быть не как все, чего они и добиваются каким-нибудь спо­собом, относящимся ли к их   искусству, манерам или внешности, это по-разному. Отсюда пошла распростра­няться ужасная лихорадка разнообразия, которая впо­следствии привела к тому, что живописцы, скульпторы и музыканты из порядочных граждан превратились в ка­ких-то изгоев между соотечественниками, в странников и странных людей.Но если среди этих каждый старается отличиться на свой лад, и чем удивительнее, тем, они считают, успеш­нее, так же они любят собраться в кружки и сообщества, настолько же странные и, кажется, имеющие целью вы­шучивать все, что есть на свете. Понятное дело, эти круж­ки или сообщества присваивали себе и названия самые дурацкие. «Однажды, — рассказывает Вазари, — когда Джованфранческо Рустичи был хозяином на ужине сообщества Котелка, столом служил огромнейший котелок, сделанный из лохани, куда залезли все будто в чан с водой. Внутри кругом были расставлены блюда, и от руч­ки котелка, как бы подвешенного к своду помещения, исходил яркий свет. Когда же все разместились внутри котелка, из середины вдруг начало расти развесистое дерево, на ветвях которого были размещены по тарелкам кушанья. Затем оно опустилось вниз, туда, где находи­лись подающие, и вскоре поднялось снова со вторыми блюдами, а после и с третьими. Рустичи в тот paз принес чугунок, сделанный из теста; в нем Улисс Улисс — другое имя Одиссея, царя Итаки, сына Лаэрта и Антиклеи, любимого героя гомеровского эпоса. купал своего отца, дабы омолодить его. Обе фигуры были сде­ланы из вареных каплунов, которым был придан вид лю­дей с частями тела, искусно сделанными из различных съедобных вещей. Андреа дель Сарто принес восьмигран­ный храм, сделанный наподобие храма Сан Джованни, но поставленный на колонны. Пол в нем заменяло блюдо с разноцветною желатиной, расположенной в виде мозаи­ки, колоннами были большие толстые колбасы, а базы их и канители были сделаны из пармского сыра».Святой храм, превратившийся в нечто съедобное, и таким образом понятое чудо пресуществления, когда прес­ные хлебцы обращаются в тело Христово, могут быть истолкованы в качестве символа времени, а вернее, те­кущего момента, которому искусствоведы присвои­ли имя Высокого Возрождения. Тут все перепутывается, прошлое меняется местами с будущим, а если находится какая-нибудь серьезная вещь, следи за нею внимательно, и внезапно она тебе подмигнет. Когда же что-либо при­думывается ради шутки, следует от этого ожидать обрат­ной метаморфозы от низкого к высокому и значительному или духовному. А поскольку подобные превращения слу­чаются довольно часто и когда их не ожидают, вещи не успевают переменить имя и остаются с тем, что им при­своено первоначально. Отсюда получается, что какое-ни­будь сообщество Влажных, della Umidi, мистифицирует самую солидную и не имеющую причины скрываться ученую деятельность, а знаменитая и наиболее авторитетная в филологии академия, по преимуществу занятая сохране­нием и улучшением языка, называется della Crusca, то есть академия Отрубей.Что касается Леонардо да Винчи, то его круг, даже и самый широкий, включая далеких по расстоянию и по времени последователей и подражателей, вполне можно считать академией, а лабиринт, содержащийся в кольцеобразном пространстве между окружностями, — ее пе­чатью. Также он является основателем и почетным гла­вой многих других академий, существование которых на протяжении времени отмечено рядом чудесных и поучи­тельных метаморфоз. Не перечисляя всех полностью, на­зовем как наиболее дивную преобразование странников и чудаков в свирепых преподавателей, хотя сохраняющих кое-что от артистической внешности и поведения, однако противящихся переменам и косных: через них учрежде­ние, основанное доброжелательными людьми в целях отыскания истины, становится вполне тираническим, и что впредь от него ожидать — неизвестно.Итак, когда видишь человека неуживчивого и с причу­дами, смотри, не занимается ли он искусством. Аргумен­тируя перед магистратами злобою своих неприятелей, по­ставивших испорченное льняное масло, из-за чего-де раз­рушается грунт, Леонардо в тот раз и до этого и никогда впоследствии не дотрагивался до живописи в Палаццо, оставшейся неисполненной обязанностью перед Респуб­ликой, и его всегда могли за это упрекнуть. В ответ он с большим высокомерием ссылался на поручения короля и его сотрудников, забирающих все время, которого у него мало, и он еще его тратит на переговоры о тяжбе, ради чего остается во Флоренции, хотя мог бы с большим удобством исполнять упомянутые поручения, находясь в Милане. А это уже не так правдиво, как хотелось бы, по­скольку значительную часть времени Леонардо истрачи­вает, помогая Джованфранческо Рустичи. Но Синьория, только перед тем в который раз отпустившая Микеланджело в Рим по настоянию папы, не желая также огорчать своего старинного суверена и защитника, французского короля, внезапно и скоро удовлетворила притязания Мас­тера к наследству Пьеро да Винчи и одновременно ула­дила дело, касающееся несправедливого якобы завещания дяди Франческо. И тут Леонардо счастливо заканчивает вместе с Рустичи отливку и окончательную отделку брон­зовых фигур для баптистерия Сан Джованни. Досадно, конечно, что в свое время не удалась, вернее, не состоя­лась отливка Коня, а исключительное умение и изобре­тательность Мастер слишком охотно распространяет на работы менее важные и не принадлежащие ему одному, предпочитая учительствовать подобно Сократу, гордость которого была столь велика, что он не записал ни единого слова из своих разговоров, рассчитывая на прилежание и благодарность учеников.Так или иначе, Леонардо покидает Флоренцию, про­ведя время с пользой — ведь как понимать эту пользу! — и еще увозя с собой две «Мадонны» небольшого размера, прелестнее и нежнее которых невозможно вообразить: одну для короля Людовика, другую господину Флоримону Роберте, его секретарю и благороднейшему меценату. Уто­мившись частыми путешествиями, Леонардо затем остает­ся в Милане до возвращения Сфорца, хотя бы и времен­ного, однако поразившего итальянцев как гром.



 
Дизайн сайта и CMS - "Андерскай"
Поиск по сайту
Карта сайта

Проект Института новых
образовательных технологий
и информатизации РГГУ